"Я цыган, я пидор, я тебе не нравлюсь..." (с) Василий К.
Боги, КАК же меня кроет!!!!!! И в основном из-за Дурмана... Наверно потому, что Жирафа я почти не отыгрывал. Никто сыгрываться особо не рвался, да и не было в нашей стае особой движухи. А персонаж настолько молчалив и лаконичен, что устраивать задушевные беседы сам не захотел бы. Зато Дурмана я играл чуть больше, чем дохуя раз.) Всю субботу и воскресенье я иград только Дурмана! Дурман был нарасхват... И я соответственно Т__Т Даже немного грустно и обидно за Жирафа. Но это - потом... Сейчас я просто УКУРЕН В ХЛАМ!!! Пойду дальше перевоплощаться в пикового вожака))
А вообще, по-моему Другой Дом - это самое прекрасное и эпичное, что со мной случалось в плане творчества!! Как у нас много прекрасных, концептуальнейших персонажей и не менее прекрасных и увлеченных игроков!! Как это охуенно!!!
"Я цыган, я пидор, я тебе не нравлюсь..." (с) Василий К.
Блин, люблю такие моменты. Выходишь покурить, в курилке подходит гвардеец времен королевы Елизаветы I и обреченно спрашивает: "А вы тоже не в курсе, когда нам аванс заплатят?"
Другой Дом - lian Как-то раз я изрек идею, и Шалфей возложил на меня хуй в надежде, что это придаст мне сил. Я сделал лайн быстро, но на покраске застрял, как это обычно со мной бывает. Разумеется, когда-нибудь я закончу и версию с цветом, и она тоже будет крута, но пусть пока будет это. Ведь лайн - это лучше, чем ничего. Собственно: Шалфей, Жираф, Мелкий, Чума, Паразит.
P.S. А если кликнуть на картинку под катом, то откроется размер побольше. Прямо-таки утка в зайце, а я заяц в ларце, ну, и вы поняли...
"Я цыган, я пидор, я тебе не нравлюсь..." (с) Василий К.
Поскольку с субботы на воскресенье мы снова упоролись, меня продолжает крыть на тему Дурмана. На этот раз мы не пощадили пикового вожака. Но зато мне это немного помогло его реабилитировать. Я знаю, что почти никто не поймет, о чем я вообще говорю... Но просто дело-то, в общем, не в этом. А в том, что под впечатлением от последнего отыгрыша я написал еще одну небольшую зарисовочку.
***
Ему казалось, что он придумал себе идеальный план на жизнь. Он думал, что это просто.Он думал, что это просто. Он был уверен, что наверняка знает, как в этом мире не только выжить и защититься, но и преуспеть. Все просто: надо только давать людям то, что они хотят, что им нравится. Надо только быть тем, кого любят все и не скупиться на ответное добро. Надо только научить людей уважению и любви к себе, чтобы в трудный момент они захотели тебя защитить, по собственной инициативе, самоотверженно и искренне. Надо только защищать их в ответ. Надо быть стаей. Но в какой-то момент что-то пошло не так. Он расслабился, поддался мимолетному искушению, поверил в то, что его безукоризненный план может работать и без его постоянного участия. Он был настолько самоуверен, что умудрился проколоться, казалось бы на самом незыблемом элементе своего идеального механизма, на малолетнем Смельчаке, всегда смотревшем на него, как на идеал человека, божество, кумира. И все полетело к чертям собачьим. Только чудом Дурман избежал полного обрушения своей Вавилонской Башни. Он вдруг с пугающей ясностью понял, что даже смерть – это не так страшно, как жизнь в мире, населенном такими вот «Смельчаками». Хорошими людьми, исполненными добра и справедливости, которые, тем ни менее, готовы низвергать с небес на гравий своих некогда любимых богов, если те позволят себе ошибиться, покажут им, что даже богам можно пустить вполне человеческую кровь. Ведь с кумира спрос всегда двойной. Сильные мира сего обязаны быть безупречны, или они не имеют права быть на вершине. К тому моменту, как Дурман вышел из Могильника, он уже четко решил для себя, что выпуститься из Дома ему не суждено. Что отсюда для него остались лишь две дороги: или на Изнанку, или в петлю. К тому моменту, как он вышел из Могильника, люди, окружавшие его, перестали казаться беззащитными и дружелюбными, и лишь опасность быть уничтоженным обманутыми в лучших чувствах почитателями и воспрявшими духом недоброжелателями, заставляла пикового вожака продолжать держать марку. К тому моменту, как Дурман вышел из Могильника, у него больше не осталось ничего, что способно было удержать его в этом мире.
Ах, да! И в свете вышенаписанного песенка Пономарева приобретает еще больше смысла. Это не песня Дурмана. Это просто его настроение на время пребывания в Могильнике.
"Я цыган, я пидор, я тебе не нравлюсь..." (с) Василий К.
Порой я хочу, чтобы люди рвались на британский флаг, чтобы сделать что-то. А потом одергиваю себя, потому что я не дирижер, чтобы командовать. А люди никогда не делают того, чего не хотят делать. Потому что это нормально, это простая психология. А я в своем желании адски не прав. Потому что всем просто по хуям.
Ну, ебаный же в рот, блядь. О это прекрасное забытое осознание, что мне одному искренне НЕ похуй... Привет, давно не виделись...
Осталось всего четыре игровых места. Мы приглашаем вас на кабинетную ролевую игру по книге "Дом, в котором..." С нас - адекватный мастерский состав, ответственные, увлеченные игроки, интересные квесты, прекрасные, "живые" персонажи, динамичный альтернативный сюжет. С Вас - азартный блеск в глазах при упоминании Дома, а также анкета и желание играть. Приходите! Вы нужны Дому!
"Я цыган, я пидор, я тебе не нравлюсь..." (с) Василий К.
Диагноз - пиздливчик. Мне столько всего хочется говорить. Говорить-говорить-говорить и говорить. Рассказывать о своих мыслях, делиться новыми соображениями и идеями, рассуждать. Мне сейчас, по-моему, дай тему и я буду часа три ее развивать в разные стороны, выдвигать абсолютно импровизированные мнения и сразу же - обоснования этих мнений, сам же их опровергать, выдвигать новые и изливать многотонные потоки сознания... И все это долго-долго-долго и очень занудно... Хочется развивать какие-нибудь псевдопсихологические темы, теории о людских взаимоотношениях, да все подряд. Вещать-вещать-вещать-вещать и вещать, пока вещалка ни отсохнет.
А у Питера - приступ интрвоертности... Ну, Черт...
П.С. Мозг работает со скоростью, поражающей жирафье воображение. Столько мыслей в минуту... Я не привык к такому. А Самое обидное, что они как приходят, так и уходят бесследно. Что ж, буду сливать потоки сознания сюда, если успею запомнить.
"Я цыган, я пидор, я тебе не нравлюсь..." (с) Василий К.
Ебать мой хуй... Как же мне хочется написать огромную речь, влезть на трибуну и прочитать всем огромную лекцию. Причем так, чтобы меня никто не перебивал. Лучше пусть спят, если скучно. Главное, чтоб не перебивали...
Есть вероятность, что начиналась бы она со слов "Я - гандон, но сейчас не об этом"
"Я цыган, я пидор, я тебе не нравлюсь..." (с) Василий К.
Я что-то сегодня прям богат на творчество)) На этот раз - драбблик про Жирафа. А еще Шалфея, Паразита и немного - Вия. Совсем чуть-чуть.
Просто любопытство
Это потрясение для всего Дома. Вия, конечно, никто не любил. Но… читать дальшеКаждый раз, когда кого-то забирает Наружность, это шок. Потому что всем нам приятнее думать, что Наружность никогда не случится с нами. Это как со смертью. Мы не помним о ней, пока ни умирает кто-то, кого мы знали. Или кто-то, кто был нам близок. И вот сейчас, когда стало известно, что Вий сбежал в Наружность, все ходят, как пыльным мешком ударенные. Даже разговаривают невнятно, неуверенно. Каждый думает о своем. Каждый думает о Наружности или о смерти. И немного о Вие. Но никто ни о чем не говорит. Я так не могу. Не могу молчать о случившемся. Тем более, что не верю в официальную версию исчезновения красного вожака. Поэтому я выхожу из спальни и иду разыскивать Шалфея. Он – единственный человек в Доме, который не только вероятнее всего в курсе, что случилось, но и, возможно, согласится рассказать мне об этом. Зачем мне это надо? Во-первых, любопытство. А во-вторых, мне очень хочется задушить в зачатке мысли о его причастности к исчезновению Вия. С Шалфеем все сложно. Никогда не знаешь наверняка, к чему он приложил руку, а к чему – нет. Так всегда бывает с теми, в ком вдоволь безрассудства и совсем нет тормозов. В Кофейнике сидит Паразит и сосредоточенно разглядывает содержимое своей чашки, чуть покачиваясь на стуле. Пьяный что ли? За соседними столами либо пусто, либо густо. А я так не люблю большие компании. Особенно те, в которых тараторят все одновременно. Подсаживаюсь к Паразиту. Он оказывается не просто пьян. Наш Капитан Дрочер лыка не вяжет. - Привет, Жираф! Держи, - Паразит ставит передо мной небольшую цилиндрическую солонку с круглой крышечкой. Это уже почти ритуал. Не обращаю на это внимания. - Привет. - Вот скажи, тебе нравился Вий? – Он встряхивает грязными патлами и, не дожидаясь моего ответа, бормочет что-то неразборчивое. - И мне не нравился… - Празднуешь? - Праздную, - Дальнейшую тираду я снова не разбираю. От артикуляции бухого Паразита голова начинает трещать. Поэтому слушаю я его вполглаза, изредка отвечая на то, что сумел разобрать. Сам не знаю, чего я тут жду. Шалфея я так и не нашел. Это может означать лишь то, что он просто не хочет, чтобы его нашли. Не страшно. В конце концов, все мы время от времени устаем от общества друг друга. И у всех свои способы остаться наедине с собой. Кто-то забивается в самые укромные уголки Дома, прячется на крыше, чердаке или в безлюдных классах, кто-то выклянчивает у пауков «пропуск в клетку», кто-то сбегает в «не здесь». Мне в каком-то смысле с этим повезло чуть больше, чем другим. Достаточно закрыть глаза, и мир вокруг будто перестает существовать. Ну, почти перестает. До тех пор, пока кто-нибудь ни толкнет в плечо, ни заденет локтем или ни попытается привлечь внимание, чтобы пообщаться. Задумавшись, я, кажется, не заметил, как кто-то подошел к столу. А обернувшись на движение воздуха, почти не удивляюсь возникшему из ниоткуда Шалфею. Он ставит на стол чашку с чаем и что-то говорит Паразиту. Тот неспешно копается в кармане и, наконец, извлекает небольшую фляжку, чтобы разбавить чай себе и состайнику чем-то мутным и явно алкогольным. - Ты только в спальню не ходи. Там празднуют… жуткий погром… И кого-то вырвало… но не меня. Шалфей лишь слабо улыбается в ответ и поворачивается в мою сторону. - Жираф! Кто у вас в стае идет следом за Шаманом? По иерархии. Пожимаю плечами: - Раскол, наверно. Он кивает и опускает голову. - А что? Вопрос повисает в воздухе. Шалфей только качает головой и молчит, задумчиво помешивая содержимое чашки. Черт! По спине пробегает неприятный липкий холодок. Он что-то знает. И знает не мало. А может быть и сам причастен. К чему? Вот это-то я и должен буду выяснить. Зачем мне это надо? Во-первых, любопытство. А во-вторых, я, кажется, никогда еще не видел Шалфея таким… убитым.
"Я цыган, я пидор, я тебе не нравлюсь..." (с) Василий К.
Это даже не драбблик, это какая-то виньетка.
Поговорить о...
Он был единственным в Доме, кто помнил умерших и ушедших. читать дальшеОн единственный говорил о них. Он никогда не отворачивался и не пожимал плечами, делая вид, что не понимает, не знает, не помнит, кто был тот человек, который только недавно бегал по коридорам Дома, сидел рядом в столовой, читал книгу при свете ночника в спальне, а теперь пропал. В Доме умерших забывают. Так повелось с давних времен. Ведь умирают здесь часто. И чтобы не думать о смерти, подстерегающей здесь каждого, чтобы не касаться ее скользкого липкого балахона, чтобы не привлекать к себе ее внимание, все стараются зажмуриваться и убегать. В пустынный двор, в темные и безлюдные недра Дома, в себя. Но, хотя забывать уходящих, всегда было неписаным законом, все в Доме знали, - к Дурману всегда можно подойти и тихо сказать: «Можно поговорить с тобой о …» Он не отказывал никому и никогда. А если бывал занят, назначал время и место. Он много спрашивал о человеке, если плохо знал его лично, бережно собирал воспоминания о нем, будто фантики в жестяную коробочку. А потом говорил об ушедшем, как о своем хорошем знакомом, делился впечатлениями, строил предположения о том, что бы он сказал, этот несуществующий больше для Дома человек, если бы узнал то или иную новость, услышал те или иные слова. Каждый раз, когда к Дурману приходили с очередным «поговорить о …», он забивал в трубку самые крепкие табаки и самые пахучие травы. И в клубах густого табачного дыма, просителю начинало казаться, что беседуют не двое, а трое. Это была одна из немногих вещей, которую Дурман делал абсолютно искренне и почти бескорыстно. Почти. Никакой платы за свое время, силы и нервы он не брал. Не требовал ответных услуг. Не надеялся, что если к нему придет враг, то уйдет он уже другом. Его единственный интерес был даже не корыстью, а скорее надеждой. Надеждой на то, что когда-нибудь, если его однажды вдруг не станет… найдутся хотя бы двое людей, которые сядут рядом, закурят и вспомнят его. И даже не важно, плохим словом или хорошим. В этом случае – не важно.