Но всё равно счастье!))
04.08.2012 в 05:28
Пишет Питер Фейк:"Единственный выход". Еще один кусок первой главы. Я таки это сделал)
Не отбечено, даже не перечитано, видить этот кусок больше не могу и вообще иду спать)
читать дальшеХвостатый. Я спотыкаюсь на обшарпанной, в три ступеньки, лестнице и чуть не падаю в глубокую грязную лужу, раскинувшуюся посреди тюремного двора. Хвостатый. Я едва сдержался, чтобы не залепить тому охраннику рот паутиной.
Наверно, мне все же не стоило приходить. И на что я только надеялся? Увидеть, что Коннорсу отлично живется в тюрьме, и со спокойной совестью пойти домой? Мне становится почти смешно, когда я представляю его читающим лекции по герпетологии для других заключенных, играющим в покер с охранниками, а по ночам строящим планы по захвату мира. Жалко, что жизнь не похожа на коммикс. Там герою и в голову бы не пришло навещать в тюрьме поверженного злодея. И наивный дурак-герой не увидел бы великого ученого, посвятившего науке всю свою жизнь, специалиста с мировым именем, умнейшего человека, которого жирный охранник с тремя классами образования за спиной, презрительно усмехаясь, зовет Хвостатым. Да его бы удар хватил на месте, если бы он хоть издалека тот хвост увидел...
Я никогда не мог спокойно смотреть на то, как школьные хулиганы издеваются над ботаниками, или толпа каких-нибудь придурков в темной подворотне избивает одинокого прохожего. Я всегда считал это мерзким. Сильный не должен обижать слабого только из-за того, что он может это сделать. Я старался никогда не оставаться в стороне, если видел подобное. Мне казалось, что, если я ничего не делаю, то я как бы становлюсь соучастником. Поэтому мне и доставалось постоянно от Флеша и его компании. И вроде как получается, что я сам нарывался, хотя иначе и не мог.
Теперь, к счастью, у меня нет никаких проблем со школьными хулиганами. Теперь проблема другая: я легко могу поставить на место любого мудака, которому крышу срывает от осознания собственной силы, и именно поэтому я не должен этого делать. Я могу защищать город от злобных монстров и обезвреживать опасных преступников, но я уже не в праве затыкать рот тюремному охраннику, позволившему себе пренебрежительное высказывание в адрес человека, которого я уважаю.
На обратном пути я понимаю, что не хочу возвращаться домой. Не дают покоя мысли - о докторе Коннорсе и не только. Хорошо, что искать места для уединения теперь стало так легко - достаточно забраться на крышу ближайшего небоскреба.
Многим жителям Нью-Йорка доводилось видеть город с высоты птичьего полета, но мало у кого из них это было так - когда под ногами пустота, а в руках только тонкая ниточка паутины, которая, согласно здравому смыслу, может в любой момент не выдержать и оборваться. Пожалуй, это лучшее из всех ощущений, что я испытывал. Лучше радости от успешно сданного экзамена или ожидания рождественского утра, или секса. Когда ты летишь, можно не думать ни о чем, кроме полета. Можно вообще ни о чем не думать. Можно не терзаться угрызениями совести, не жалеть ни о чем, не быть никому должным. Конечно, если снизу не послышится вой сирены. Тогда снова навалятся обязанности и ответственность за всех вокруг. Как хорошо, что сегодня в Нью-Йорке тихо и спокойно.
На крыше только я и два толстых, пыльно-серых голубя. Летнее солнце ползет к горизонту, и раскаленная сковородка города начинает постепенно остывать. Ветер доносит откуда-то приглушенные расстоянием обрывки старого рока. В полувысохшей луже отражается небо, и трепещет крылышками упорно сражающаяся за жизнь муха. Красота, в общем. Сплошные радости жизни.
У меня в кармане звенит мобильный, и я достаю его, как-то совершенно иррационально ожидая увидеть на экране входящий вызов от абонента Курт Коннорс. Бред какой... У меня нет его номера, а у него в тюрьме нет телефона. И все равно сердце как-то странно сжимается в ту секунду, пока я думаю, что звонок может быть от него. Даже не знаю, что бы я делал, если бы это оказалось так. Наверно, не стал бы отвечать. Не сегодня, по крайней мере. На сегодня мне хватило и визита в тюрьму, который дался мне даже тяжелее, чем я предполагал.
Но звонит, конечно же, не Коннорс. В конце концов, кроме него, много кто может звонить мне.
- Да, тетя Мэй. Ммм, гуляю... С Гвен, ага. Да, конечно. Нет, убери в холодильник. Я буду... поздно. Хорошо, тетя. Не волнуйся. Да, не жди. Ложись спать.
- Привет, Флэш. Баскетбол на школьном дворе? Нет, не могу сегодня. Ну да, занят. Обещал помочь тете... ну по хозяйству, в общем. Да, можно завтра. Или в четверг. Не знаю. Посмотрим. Я тебе позвоню, ок? Пока.
- Привет, Гвен. Я тоже. Конечно, соскучился. Давно не виделись? Ммм, на прошлой неделе? Ну извини. Нет, сегодня никак. Извини, Гвен. Ну ты же знаешь... А с каких пор ты слушаешь полицейскую волну? Ну... там ведь не обо всех происшествиях... Я просто хотел сегодня... Я немножко занят... Ладно. Ок. Ладно, Гвен, я понял. Буду через полчаса.
Да уж, недолгим оказалось мое уединение на крыше. Прячу лицо в ладонях и сквозь пальцы смотрю на оранжевый шар заходящего солнца. А я так надеялся хоть этот день потратить полностью на себя... Ладно, черт бы с ним. В конце концов, вместо того, чтобы копаться в своих переживаниях, можно отвлечься на что-нибудь более приятное. На Гвен, например. И как только она научилась так точно определять, когда я действительно занят, а когда просто пытаюсь соврать ей? Если бы этой способностью обладала тетя Мэй, моя жизнь была бы значительно сложнее.
Я поднимаюсь на ноги, отряхиваю джинсы, бросаю последний взгляд на муху, выбравшуюся из лужи и просушивающую теперь крылышки в лучах заходящего солнца, и прыгаю с крыши. Раз уж я обещал быть у Гвен через полчаса, то общественным транспортом пользоваться точно не стоит.
Заходить в комнату Гвен через окно стало уже таким привычным, что мне даже в голову не приходит воспользоваться дверью. Сколько раз уже я смотрел через стекло, как она сидит, склонившись над каким-нибудь учебником, или старательно пишет что-то в тетради аккуратным почерком, или болтает с кем-то по телефону, любуясь своим отражением в зеркале, а потом вдруг замечает меня, улыбается, бросает все дела и спешит открыть мне окно.
Но сегодня Гвен не занята ничем, кроме ожидания меня. Даже окно заранее открыто. Поэтому, едва только я появляюсь на пожарной лестнице, она вскакивает с кресла и, не дожидаясь даже, пока я зайду в комнату, перегибается через подоконник и целует меня. Наверное, поцелуй планировался долгим и страстным и призван был показать мне, как много я теряю, видясь с Гвен так редко, но я, конечно, не понимаю этого хитрого плана и, отрываясь от губ Гвен, спрыгиваю с подоконника на пол.
Так странно... Я был здесь всего однажды - до гибели капитана Стейси, и множество раз - после, но все равно я каждый раз ловлю себя на мысли о том, как все здесь изменилось. Как будто тогда - когда отец Гвен был жив - все в этом доме было правильно, а теперь вроде как ушло что-то важное. То, что делало дом - домом. Интересно, если даже меня каждый раз так прошибает этим ощущением, то каково должно быть Гвен и ее семье возвращаться каждый день в квартиру, которая, даже если пригнать сюда толпу народу, все равно будет казаться пустой?
Но Гвен, кажется, в отличие от меня, не настроена сегодня на пространные размышления. Она чуть хмурится на так не вовремя прерванный поцелуй, но больше никак не показывает своего недовольства мной.
- Мама с братьями уехали с ночевкой в гости к тете, а я тут осталась к экзаменам готовиться, - сообщает Гвен вместо приветствия, улыбается с наигранным смущением и бросает на меня хитрый взгляд. Такие дни, когда у нее или у меня оказывается свободная на достаточно длительный срок квартира, - большая редкость. Гвен мечтает, что когда-нибудь у нас будет своя квартира, где мы сможем делать все, что захотим, а я уношу ее куда-нибудь на крышу. В конце концов, разве это не романтика? Но после пары раз, когда начинался внезапный дождь или в самый разгар событий на крышу поднимались какие-то рабочие, Гвен перестала быть романтичной. - Ну а у тебя что за неотложные дела были?
Секунду я раздумываю, стоит ли рассказывать ей, но потом все же отвечаю:
- Я был у доктора Коннорса, - и зачем-то добавляю, - В тюрьме.
Теперь Гвен хмурится значительно дольше. И я прекрасно ее понимаю: как бы она ни восхищалась умом и талантом Коннорса раньше... В общем, сложно хорошо относиться к человеку, который убил твоего отца.
- Хм. И зачем ты туда ходил?
Я хочу НЕ отвечать. Я хочу сосредоточить все внимание на лямке рюкзака или на обивке кресла, в которое я сажусь, или просто бесцельно и ни на чем не останавливаясь блуждать взглядом по комнате. Но только не отвечать. А Гвен все так же пристально смотрит на меня и ждет продолжения разговора.
Ну и зачем я туда ходил? Мне что, нужно теперь рассказать ей о том, как меня мучает совесть из-за того, что я спас Нью-Йорк от Ящера? Или о том, что я считаю тюремное заключение Коннорса несправедливым? Или о том охраннике, который называет его Хвостатым? А может быть, о тяжелой доле супер-героя?! Рассказать можно много о чем, но сомневаюсь, что в этом есть хоть какой-то смысл.
У Гвен всегда все четко и правильно. Гвен распланировала свою жизнь на много лет вперед. И - я уверен - она воплотит все свои планы. Гвен всегда поступает именно так, как нужно. Поэтому ей не о чем жалеть.
Поэтому она не поймет, как о многом жалею я.
- Я... ну понимаешь, - сбивчиво начинаю объяснять, не глядя на Гвен, - Это вроде как я был во всем виноват. В том, что он стал Ящером, и вообще... Я... я просто... хотел извиниться. Нет. Не так. Я хотел получить от него прощение. Мне это нужно было, понимаешь? Просто знать, что он меня прощает. Потому что сам себя я, кажется, до сих пор простить не могу. В смысле, прошло уже несколько месяцев, а я все еще не могу успокоиться. Я постоянно думаю... Мне кажется, что он не должен сидеть в тюрьме. Это несправедливо.
Я резко замолкаю на середине фразы, проглотив все оставшиеся слова вместе с судорожно втянутым воздухом.
"Несправедливо" - это уже слишком. Курт Коннорс несправедливо сидит в тюрьме за убийство капитана Стейси. Вот об этом говорить действительно не стоило, как бы твердо я ни был в этом уверен.
По тому, видимо, как меняется выражение моего лица, Гвен понимает, что я осознал свою ошибку, и подчеркнуто ровным тоном спрашивает:
- Как прошла встреча?
- Нормально, - я пожимаю плечами. В общем-то, встреча и правда прошла "нормально". Если не вдаваться в подробности.
На этом разговор о докторе Коннорсе надо бы посчитать законченным, и я уже старательно ищу какую-нибудь другую тему, которую можно было бы обсудить с Гвен без риска быть непонятым, но неожиданно для меня Гвен продолжает:
- Он простил тебя?
- Ну... Не совсем. Он... - и пока я осторожно подбираю нужные слова, Гвен подходит ко мне и садится на подлокотник кресла.
- Он сказал, что ты ни в чем не виноват, - перебивает меня Гвен. Она не спрашивает, она утверждает.
Я киваю, а она протягивает руку, чтобы поправить мои волосы, и пытается поймать мой взгляд.
- Он прав, Питер, и странно, что ты сам этого не понимаешь. Как вообще тебе в голову могло прийти, что ты перед ним в чем-то виноват? Он взрослый человек, Питер. У него своя голова на плечах, и он сам в состоянии отвечать за свои поступки. Он - а не ты. Да, ты подсказал ему эту формулу. Но препарат ему вкалывал не ты, и не ты угрожал безопасности всего Нью-Йорка, - Гвен делает паузу и голосом, полным злости и боли, добавляет, - И убивал тоже не ты. Ты не несешь ответственности за его поступки. Он сделал свой выбор и теперь за него расплачивается. Разве это не справедливость?
Я молчу. Нужно ли что-то отвечать? Для Гвен справедливость - это когда преступник сидит за решеткой. Так научил ее отец. А я не уверен, что готов с ней об этом спорить.
Приняв мое молчание за согласие, Гвен говорит уже гораздо мягче:
- Ты поступил правильно, Питер. Тебе не в чем себя винить. Успокойся и забудь о нем.
И, видимо для того, чтобы мне было легче забывать, Гвен снова меня целует. Вообще-то, она права во всем. Он - взрослый человек, я не несу за него ответственность, он сам сделал свой выбор, и его наказание справедливо. Я поступил правильно. Хотел бы я действительно так думать...
Каким-то неуловимым движением Гвен перемещается с подлокотника ко мне на колени, обвивает руками мою шею, зарывается пальцами в волосы. И я правда перестаю думать о докторе Коннорсе, зато вспоминаю о том, что мы с Гвен одни в квартире, ее мать вернется только завтра, а я уже предупредил тетю, что буду поздно. А потом Гвен отрывается от меня и начинает нетерпеливо расстегивать пуговицы на своей блузке. И тогда я перестаю думать совсем.
Лето заканчивается быстро и как-то совсем незаметно. Экзамены наконец-то остались позади, мы с Гвен поступили в Государственный университет, правда, на разные специальности: я выбрал физику, а она - биологию. Здорово, что мы будем по-прежнему учиться вместе, иначе я даже не знаю, как бы я находил время на личную жизнь. По телевизору говорят, что уровень преступности в Нью-Йорке резко сократился, когда заботу о безопасности города взял на себя Человек-Паук. Не знаю, правда это или очередная сказка для успокоения мирных граждан и устрашения преступников. Во всяком случае, я ничего подобного не заметил - срочные сообщения на полицейской волне отрывают меня от жизни все так же часто. Поиски работы пока безуспешны. Я ведь уже не школьник, и продолжать жить на деньги тети Мэй было бы как-то совсем неправильно. Но, кажется, все, что я умею делать хорошо - это фотографировать и быть героем в красно-синем трико. Но за второе денег не платят, а первое... В общем, найти работу фотографа, пусть даже внештатника в какой-нибудь газете, оказалось не так уж просто.
Мне начинает казаться, что моя жизнь успокаивается, замедляется как-то. Как река, входящая в ровное, широкое русло. Все становится привычным и нормальным, и даже супер-геройские будни превращаются в обычную рутину. Пожалуй, я этому рад. Мне хватило всех предыдущих месяцев, чтобы начать мечтать о покое. Душевном хотя бы. В общем, я жду осени и наслаждаюсь затишьем, и все так хорошо...
А потом я получаю письмо.
URL записиНе отбечено, даже не перечитано, видить этот кусок больше не могу и вообще иду спать)
читать дальшеХвостатый. Я спотыкаюсь на обшарпанной, в три ступеньки, лестнице и чуть не падаю в глубокую грязную лужу, раскинувшуюся посреди тюремного двора. Хвостатый. Я едва сдержался, чтобы не залепить тому охраннику рот паутиной.
Наверно, мне все же не стоило приходить. И на что я только надеялся? Увидеть, что Коннорсу отлично живется в тюрьме, и со спокойной совестью пойти домой? Мне становится почти смешно, когда я представляю его читающим лекции по герпетологии для других заключенных, играющим в покер с охранниками, а по ночам строящим планы по захвату мира. Жалко, что жизнь не похожа на коммикс. Там герою и в голову бы не пришло навещать в тюрьме поверженного злодея. И наивный дурак-герой не увидел бы великого ученого, посвятившего науке всю свою жизнь, специалиста с мировым именем, умнейшего человека, которого жирный охранник с тремя классами образования за спиной, презрительно усмехаясь, зовет Хвостатым. Да его бы удар хватил на месте, если бы он хоть издалека тот хвост увидел...
Я никогда не мог спокойно смотреть на то, как школьные хулиганы издеваются над ботаниками, или толпа каких-нибудь придурков в темной подворотне избивает одинокого прохожего. Я всегда считал это мерзким. Сильный не должен обижать слабого только из-за того, что он может это сделать. Я старался никогда не оставаться в стороне, если видел подобное. Мне казалось, что, если я ничего не делаю, то я как бы становлюсь соучастником. Поэтому мне и доставалось постоянно от Флеша и его компании. И вроде как получается, что я сам нарывался, хотя иначе и не мог.
Теперь, к счастью, у меня нет никаких проблем со школьными хулиганами. Теперь проблема другая: я легко могу поставить на место любого мудака, которому крышу срывает от осознания собственной силы, и именно поэтому я не должен этого делать. Я могу защищать город от злобных монстров и обезвреживать опасных преступников, но я уже не в праве затыкать рот тюремному охраннику, позволившему себе пренебрежительное высказывание в адрес человека, которого я уважаю.
На обратном пути я понимаю, что не хочу возвращаться домой. Не дают покоя мысли - о докторе Коннорсе и не только. Хорошо, что искать места для уединения теперь стало так легко - достаточно забраться на крышу ближайшего небоскреба.
Многим жителям Нью-Йорка доводилось видеть город с высоты птичьего полета, но мало у кого из них это было так - когда под ногами пустота, а в руках только тонкая ниточка паутины, которая, согласно здравому смыслу, может в любой момент не выдержать и оборваться. Пожалуй, это лучшее из всех ощущений, что я испытывал. Лучше радости от успешно сданного экзамена или ожидания рождественского утра, или секса. Когда ты летишь, можно не думать ни о чем, кроме полета. Можно вообще ни о чем не думать. Можно не терзаться угрызениями совести, не жалеть ни о чем, не быть никому должным. Конечно, если снизу не послышится вой сирены. Тогда снова навалятся обязанности и ответственность за всех вокруг. Как хорошо, что сегодня в Нью-Йорке тихо и спокойно.
На крыше только я и два толстых, пыльно-серых голубя. Летнее солнце ползет к горизонту, и раскаленная сковородка города начинает постепенно остывать. Ветер доносит откуда-то приглушенные расстоянием обрывки старого рока. В полувысохшей луже отражается небо, и трепещет крылышками упорно сражающаяся за жизнь муха. Красота, в общем. Сплошные радости жизни.
У меня в кармане звенит мобильный, и я достаю его, как-то совершенно иррационально ожидая увидеть на экране входящий вызов от абонента Курт Коннорс. Бред какой... У меня нет его номера, а у него в тюрьме нет телефона. И все равно сердце как-то странно сжимается в ту секунду, пока я думаю, что звонок может быть от него. Даже не знаю, что бы я делал, если бы это оказалось так. Наверно, не стал бы отвечать. Не сегодня, по крайней мере. На сегодня мне хватило и визита в тюрьму, который дался мне даже тяжелее, чем я предполагал.
Но звонит, конечно же, не Коннорс. В конце концов, кроме него, много кто может звонить мне.
- Да, тетя Мэй. Ммм, гуляю... С Гвен, ага. Да, конечно. Нет, убери в холодильник. Я буду... поздно. Хорошо, тетя. Не волнуйся. Да, не жди. Ложись спать.
- Привет, Флэш. Баскетбол на школьном дворе? Нет, не могу сегодня. Ну да, занят. Обещал помочь тете... ну по хозяйству, в общем. Да, можно завтра. Или в четверг. Не знаю. Посмотрим. Я тебе позвоню, ок? Пока.
- Привет, Гвен. Я тоже. Конечно, соскучился. Давно не виделись? Ммм, на прошлой неделе? Ну извини. Нет, сегодня никак. Извини, Гвен. Ну ты же знаешь... А с каких пор ты слушаешь полицейскую волну? Ну... там ведь не обо всех происшествиях... Я просто хотел сегодня... Я немножко занят... Ладно. Ок. Ладно, Гвен, я понял. Буду через полчаса.
Да уж, недолгим оказалось мое уединение на крыше. Прячу лицо в ладонях и сквозь пальцы смотрю на оранжевый шар заходящего солнца. А я так надеялся хоть этот день потратить полностью на себя... Ладно, черт бы с ним. В конце концов, вместо того, чтобы копаться в своих переживаниях, можно отвлечься на что-нибудь более приятное. На Гвен, например. И как только она научилась так точно определять, когда я действительно занят, а когда просто пытаюсь соврать ей? Если бы этой способностью обладала тетя Мэй, моя жизнь была бы значительно сложнее.
Я поднимаюсь на ноги, отряхиваю джинсы, бросаю последний взгляд на муху, выбравшуюся из лужи и просушивающую теперь крылышки в лучах заходящего солнца, и прыгаю с крыши. Раз уж я обещал быть у Гвен через полчаса, то общественным транспортом пользоваться точно не стоит.
Заходить в комнату Гвен через окно стало уже таким привычным, что мне даже в голову не приходит воспользоваться дверью. Сколько раз уже я смотрел через стекло, как она сидит, склонившись над каким-нибудь учебником, или старательно пишет что-то в тетради аккуратным почерком, или болтает с кем-то по телефону, любуясь своим отражением в зеркале, а потом вдруг замечает меня, улыбается, бросает все дела и спешит открыть мне окно.
Но сегодня Гвен не занята ничем, кроме ожидания меня. Даже окно заранее открыто. Поэтому, едва только я появляюсь на пожарной лестнице, она вскакивает с кресла и, не дожидаясь даже, пока я зайду в комнату, перегибается через подоконник и целует меня. Наверное, поцелуй планировался долгим и страстным и призван был показать мне, как много я теряю, видясь с Гвен так редко, но я, конечно, не понимаю этого хитрого плана и, отрываясь от губ Гвен, спрыгиваю с подоконника на пол.
Так странно... Я был здесь всего однажды - до гибели капитана Стейси, и множество раз - после, но все равно я каждый раз ловлю себя на мысли о том, как все здесь изменилось. Как будто тогда - когда отец Гвен был жив - все в этом доме было правильно, а теперь вроде как ушло что-то важное. То, что делало дом - домом. Интересно, если даже меня каждый раз так прошибает этим ощущением, то каково должно быть Гвен и ее семье возвращаться каждый день в квартиру, которая, даже если пригнать сюда толпу народу, все равно будет казаться пустой?
Но Гвен, кажется, в отличие от меня, не настроена сегодня на пространные размышления. Она чуть хмурится на так не вовремя прерванный поцелуй, но больше никак не показывает своего недовольства мной.
- Мама с братьями уехали с ночевкой в гости к тете, а я тут осталась к экзаменам готовиться, - сообщает Гвен вместо приветствия, улыбается с наигранным смущением и бросает на меня хитрый взгляд. Такие дни, когда у нее или у меня оказывается свободная на достаточно длительный срок квартира, - большая редкость. Гвен мечтает, что когда-нибудь у нас будет своя квартира, где мы сможем делать все, что захотим, а я уношу ее куда-нибудь на крышу. В конце концов, разве это не романтика? Но после пары раз, когда начинался внезапный дождь или в самый разгар событий на крышу поднимались какие-то рабочие, Гвен перестала быть романтичной. - Ну а у тебя что за неотложные дела были?
Секунду я раздумываю, стоит ли рассказывать ей, но потом все же отвечаю:
- Я был у доктора Коннорса, - и зачем-то добавляю, - В тюрьме.
Теперь Гвен хмурится значительно дольше. И я прекрасно ее понимаю: как бы она ни восхищалась умом и талантом Коннорса раньше... В общем, сложно хорошо относиться к человеку, который убил твоего отца.
- Хм. И зачем ты туда ходил?
Я хочу НЕ отвечать. Я хочу сосредоточить все внимание на лямке рюкзака или на обивке кресла, в которое я сажусь, или просто бесцельно и ни на чем не останавливаясь блуждать взглядом по комнате. Но только не отвечать. А Гвен все так же пристально смотрит на меня и ждет продолжения разговора.
Ну и зачем я туда ходил? Мне что, нужно теперь рассказать ей о том, как меня мучает совесть из-за того, что я спас Нью-Йорк от Ящера? Или о том, что я считаю тюремное заключение Коннорса несправедливым? Или о том охраннике, который называет его Хвостатым? А может быть, о тяжелой доле супер-героя?! Рассказать можно много о чем, но сомневаюсь, что в этом есть хоть какой-то смысл.
У Гвен всегда все четко и правильно. Гвен распланировала свою жизнь на много лет вперед. И - я уверен - она воплотит все свои планы. Гвен всегда поступает именно так, как нужно. Поэтому ей не о чем жалеть.
Поэтому она не поймет, как о многом жалею я.
- Я... ну понимаешь, - сбивчиво начинаю объяснять, не глядя на Гвен, - Это вроде как я был во всем виноват. В том, что он стал Ящером, и вообще... Я... я просто... хотел извиниться. Нет. Не так. Я хотел получить от него прощение. Мне это нужно было, понимаешь? Просто знать, что он меня прощает. Потому что сам себя я, кажется, до сих пор простить не могу. В смысле, прошло уже несколько месяцев, а я все еще не могу успокоиться. Я постоянно думаю... Мне кажется, что он не должен сидеть в тюрьме. Это несправедливо.
Я резко замолкаю на середине фразы, проглотив все оставшиеся слова вместе с судорожно втянутым воздухом.
"Несправедливо" - это уже слишком. Курт Коннорс несправедливо сидит в тюрьме за убийство капитана Стейси. Вот об этом говорить действительно не стоило, как бы твердо я ни был в этом уверен.
По тому, видимо, как меняется выражение моего лица, Гвен понимает, что я осознал свою ошибку, и подчеркнуто ровным тоном спрашивает:
- Как прошла встреча?
- Нормально, - я пожимаю плечами. В общем-то, встреча и правда прошла "нормально". Если не вдаваться в подробности.
На этом разговор о докторе Коннорсе надо бы посчитать законченным, и я уже старательно ищу какую-нибудь другую тему, которую можно было бы обсудить с Гвен без риска быть непонятым, но неожиданно для меня Гвен продолжает:
- Он простил тебя?
- Ну... Не совсем. Он... - и пока я осторожно подбираю нужные слова, Гвен подходит ко мне и садится на подлокотник кресла.
- Он сказал, что ты ни в чем не виноват, - перебивает меня Гвен. Она не спрашивает, она утверждает.
Я киваю, а она протягивает руку, чтобы поправить мои волосы, и пытается поймать мой взгляд.
- Он прав, Питер, и странно, что ты сам этого не понимаешь. Как вообще тебе в голову могло прийти, что ты перед ним в чем-то виноват? Он взрослый человек, Питер. У него своя голова на плечах, и он сам в состоянии отвечать за свои поступки. Он - а не ты. Да, ты подсказал ему эту формулу. Но препарат ему вкалывал не ты, и не ты угрожал безопасности всего Нью-Йорка, - Гвен делает паузу и голосом, полным злости и боли, добавляет, - И убивал тоже не ты. Ты не несешь ответственности за его поступки. Он сделал свой выбор и теперь за него расплачивается. Разве это не справедливость?
Я молчу. Нужно ли что-то отвечать? Для Гвен справедливость - это когда преступник сидит за решеткой. Так научил ее отец. А я не уверен, что готов с ней об этом спорить.
Приняв мое молчание за согласие, Гвен говорит уже гораздо мягче:
- Ты поступил правильно, Питер. Тебе не в чем себя винить. Успокойся и забудь о нем.
И, видимо для того, чтобы мне было легче забывать, Гвен снова меня целует. Вообще-то, она права во всем. Он - взрослый человек, я не несу за него ответственность, он сам сделал свой выбор, и его наказание справедливо. Я поступил правильно. Хотел бы я действительно так думать...
Каким-то неуловимым движением Гвен перемещается с подлокотника ко мне на колени, обвивает руками мою шею, зарывается пальцами в волосы. И я правда перестаю думать о докторе Коннорсе, зато вспоминаю о том, что мы с Гвен одни в квартире, ее мать вернется только завтра, а я уже предупредил тетю, что буду поздно. А потом Гвен отрывается от меня и начинает нетерпеливо расстегивать пуговицы на своей блузке. И тогда я перестаю думать совсем.
Лето заканчивается быстро и как-то совсем незаметно. Экзамены наконец-то остались позади, мы с Гвен поступили в Государственный университет, правда, на разные специальности: я выбрал физику, а она - биологию. Здорово, что мы будем по-прежнему учиться вместе, иначе я даже не знаю, как бы я находил время на личную жизнь. По телевизору говорят, что уровень преступности в Нью-Йорке резко сократился, когда заботу о безопасности города взял на себя Человек-Паук. Не знаю, правда это или очередная сказка для успокоения мирных граждан и устрашения преступников. Во всяком случае, я ничего подобного не заметил - срочные сообщения на полицейской волне отрывают меня от жизни все так же часто. Поиски работы пока безуспешны. Я ведь уже не школьник, и продолжать жить на деньги тети Мэй было бы как-то совсем неправильно. Но, кажется, все, что я умею делать хорошо - это фотографировать и быть героем в красно-синем трико. Но за второе денег не платят, а первое... В общем, найти работу фотографа, пусть даже внештатника в какой-нибудь газете, оказалось не так уж просто.
Мне начинает казаться, что моя жизнь успокаивается, замедляется как-то. Как река, входящая в ровное, широкое русло. Все становится привычным и нормальным, и даже супер-геройские будни превращаются в обычную рутину. Пожалуй, я этому рад. Мне хватило всех предыдущих месяцев, чтобы начать мечтать о покое. Душевном хотя бы. В общем, я жду осени и наслаждаюсь затишьем, и все так хорошо...
А потом я получаю письмо.